Роджеру Желязны, а также Иве,
который принес мне книгу
РАССКАЖИ МНЕ О ТОМ, КАКОЙ ТЫ БЫЛ.
- Ты думаешь, я сильно изменился?
- Я это вижу.
- Ты ведь не знала меня раньше.
- Ну и что? - Пожатие плеч. - Я все равно знаю, что ты был другим. Например, ты никогда не плачешь.
- Ну и что? Я и раньше нечасто плакал.
- А теперь не плачешь совсем.
- Откуда ты знаешь? Может быть, я плачу, когда ты не видишь.
- Глупости, глупости! Неужели ты думаешь, что я бы не почувствовала? И вот еще: ты, наверное, раньше читал.
- Я и сейчас читаю.
- Нет, сейчас ты анализируешь.
- Это происходит одновременно.
- Нет! Вот смотри, у тебя книжка лежит. Желязны, «Двери в песке». Я видела, ты с ней сегодня сидел. Прочитал несколько страниц.
- Три.
- Три страницы. А потом сидел и думал.
- Ну и что?
- А вот о чем ты прочитал?
- О понятии человека. О том, что ждет нас. О целостности. И еще... Ну как тебе объяснить?
- А больше объяснять и не нужно. Я заглянула в книжку, там, где твоя закладка, и прочла страниц пять. Знаешь, о чем они?
- Ну?
- Там говорится о том, как главный герой, Кассиди, забрался в зал с какой-то чудной машиной и реве... ре-вер-си-ро-вал... да? Реверсировал себя. Вот о чем там говорится.
- Так это то же самое. Я ведь и сказал...
- Нет! Ты сказал не о том. Ты читаешь не книгу, не роман. Точнее, ты вообще не читаешь. Ты анализируешь.
- Ну что поделать. Теперь я так живу.
- Вот! Я про это и говорю! И прошу тебя рассказать о том, какой ты был раньше.
- Конни, но я не помню...
Конечно, не совсем так. Кое-что я помню. И особенно хорошо - как я стал тем, чем стал. Я, наверное, хотел этого, раз у меня получилось. Конечно, это все было случайностью, по крайней мере, отчасти. То, что я прошел мимо лаборатории как раз тогда, когда машину включили на полную мощность, и то, что машина передала мне часть своих свойств. Но этого бы не случилось без моего стремления стать анализатором. Без моих медитаций, без ежедневного поглощения информации. Я строил логические цепочки из любого хлама, что попадался под руку, я рассчитывал траекторию полета камешка, брошенного рукой трехлетнего малыша по направлению к песочнице. Я пытался охватить все, что меня окружало, и я, пожалуй, не понимал, как это делать и зачем это нужно. Я говорю «пожалуй», потому что теперь не могу вспомнить того состояния в точности. Теперь анализ имеет смысл. Точнее, он сам стал смыслом.
Когда я проходил мимо зала с машиной, во мне как будто повернулся какой-то рубильник, и я стал тем, чем стал. Я сразу же почувствовал машину, а машина почувствовала меня. Но нашли меня только через месяц, когда Рогган уже успел уволить меня с работы. То есть он уволил меня потому, что меня нашли. Но тогда я этого еще не знал. Рогган просто пришел в каморку, где я трудился, и сказал в своей обычной напыщенной манере, что я больше не нужен здесь, ибо мои внезапно проявившиеся способности позволяют мне служить государству гораздо более эффективно. Я спросил его, какие такие способности он во мне заметил, и Рогган театральным жестом извлек из засаленной папки мой месячный отчет.
- Я прочел его сегодня, - возвестил он, выпятив губу. Этот жест у Роггана означал крайнюю степень... чего угодно. В данном случае это было скорее недовольство, но не моей работой, а тем, что он не заметил изменений раньше. - И я был поражен, Рон.
- Что же тебя так поразило? - спросил я, хотя, конечно, понимал, к чему он клонит. Я хорошо помнил свой отчет. Чего скрывать - я помнил его наизусть, до последней цифры.
- Ты выполнил работу, которая не под силу всему аналитическому отделу, - сказал Рогган, и его нижняя губа оттопырилась настолько, что могла бы служить естественной рюмкой для столь любимого им бренди. - Думаю, тебе не место здесь, Рон. Так что с сегодняшнего дня можешь считать, что на корпорацию ты больше не работаешь.
Я не стал возмущаться. Мои способности анализатора сопоставили тон Роггана с его кровяным давлением, добавили в уравнение уровень бренди у него в крови, атмосферное давление, и еще пятьдесят шесть дополнительных параметров, и я только кивнул. Вещи собирать не стал, сразу отправился домой и стал ждать.
Вито Штайнберг пришел около восьми вечера. К тому моменту я его уже ждал. Проанализировав его параметры, я пришел к выводу, что он не любит упоминания о своем происхождении, а потому впредь никогда не заговаривал о его фамилии. Кажется, это больше всего убедило его в том, что я не самозванец.
Машина выдала информацию обо мне только накануне вечером. Скорее всего, отсрочка была дана не мне, а Роггану: когда сегодня утром пришел запрос из Аналитического Управления, он уже успел ознакомиться с моим отчетом.
Штайнберг предложил мне работу. Единственное, чем я должен был заниматься - это анализировать и предсказывать на основе этого анализа. Я и так это делал. Поэтому я даже не спросил об оплате. Что послужило для Штайнберга вторым доказательством моей подлинности.
Кроме всего прочего он спросил у меня, как получилось, что машина, создающая анализаторы на основе искусственного интеллекта, смогла повлиять на интеллект человеческий. Я только пожал плечами; конечно, мои медитативные практики его бы не убедили. А те аргументы, которые однозначно пролили бы свет на его интерес, лежали за пределами человеческой логики и, что еще более важно, за пределами слов.
Отчасти это было неудобно, но я ведь не первый анализатор, так что достаточно скоро мои инструкции стали выполняться без вопросов. На очень многие вопросы я все равно не мог ответить вербально, а невербально меня не понимали.
Слова - самый несокрушимый барьер между человеком и окружающим миром. Мир не использует слов. Вселенная не разговаривает и не записывает себя символами. Рыбка не сказала бы о себе, что она плавает в воде. На самом деле она ................... И словами это объяснить невозможно. Зато можно проанализировать рыбку, и то, как она ................... И можно ее понять. Причем «понять» - это опять же человеческое слово, на самом деле это будет некое ................................. Я это знаю и я это умею. Но я не могу об этом рассказать, по крайней мере, не при помощи слов.
А почему ты выбрал меня?
- Выбрал?
- Почему ты приходишь ко мне?
- Конни, мне просто нравится к тебе приходить.
- Все ты врешь. У тебя сейчас нет «нравится - не нравится». Тебе со мной легко?
- Намного легче, чем с другими.
- А знаешь, почему?
- Потому что я псих.
- С чего ты взяла, что ты псих?
- О господи, Рон, я психически нездорова, но я не глупа! Посмотри, где мы.
- В саду, на скамейке.
- Да, а где находится этот сад? Что вокруг?
- Деревья.
- Рон! Ты ведь анализатор. Наверное, это дает тебе повод смотреть на других свысока...
- Вовсе нет.
- Вокруг сада забор. А еще здесь есть санитары. И другие больные. И все в халатах. Так где мы, Рон?
- В психиатрической лечебнице.
- Вот. Наконец-то ты признал это. Теперь скажи, почему ты меня выбрал.
- С тобой легко.
- А с кем сложно?
- Со всеми остальными.
- Почему?
- Они предсказуемы. В них нечего анализировать. Они действуют по схеме.
- А я?
- А ты - как рыбка в реке.
- Я .................?
- Да, так же, как она.
- И поэтому со мной легко?
- Да. У тебя нет схемы. Ты сама не знаешь, что сделаешь в следующую минуту.
- Это точно.
Конни лезет на дерево, а я страхую ее внизу.
Мне повезло, что до моего изменения я расстался с Петрой. К тому же успел встретить Ванессу, провести с ней тридцать семь дней и тоже разойтись. Они обе были очень схематичны. Я не помню Ванессу, но с Петрой я случайно встретился. Точнее, не совсем случайно; мне было любопытно, как я теперь буду на нее смотреть. Это был последний проблеск любопытства. Потом я полностью ушел в анализ.
Петра во время нашей встречи думала о таких ясных вещах, что казалась мне проще той рыбки в реке. Кроме одежды и моря в ее мыслях был еще и я, несмотря на то, что это она меня бросила. Теперь я не испытывал по этому поводу никакой боли, и мне даже кажется, что до изменения я тоже не особенно горевал. Сейчас Петра почему-то меня хотела. Я мысленно пожал плечами и повез ее к себе. Потом, два часа спустя, я смотрел на то, как она плачет. Я даже ее успокоил, просто потому, что помнил, как это делается, и безошибочно угадывал то, что она хочет услышать. Но она все равно ушла, и я почувствовал себя комфортнее.
Я знал, почему она плакала. Это очень странно - заниматься любовью с анализирующим устройством. Физической ее составляющей все очень понравилось, потому что и в постели я знал, как и что нужно сделать. Эмоционально же она была полностью раздавлена.
После ее ухода я убрал в квартире и лег спать.
- Я умираю.
- Почему ты так думаешь?
- Ну, в конце концов, все умирают, так ведь? Это только вопрос времени.
- Да.
- Мне кажется, я умру раньше.
- Раньше, чем кто?
- Чем ты, например. Я ведь больна.
- Конни, психически нездоровые люди не обязательно умирают рано.
- Я не об этом. - Она нетерпеливо мотает головой. - Я больна по-другому.
- С чего ты взяла?
- Я просто знаю.
Я тоже знаю, даже лучше ее врача. У Конни рак, и ей осталось жить ровно две недели и еще один день. Она это знает. То ли мои способности частично передались ей, то ли они у нее врожденные. Меня радует, что современная медицина позволит ей не испытывать боли до самого конца. Точнее, термин «радует» для меня не подходит. Я просто ощущаю это правильным.
Я говорил с ее врачом и назвал ему точный срок. Он знает о том, кто я, и потому поверил мне. Спросил, хочу ли я быть рядом в тот момент. Я подумал, что для меня «хочу» и «не хочу» давно перестали существовать. Просто я решил, что буду с ней. Это тоже будет правильно. У меня осталось только одно стремление - гармония, которая достигается путем постоянного анализа. Смерть Конни будет гармоничной. Мое присутствие при ее смерти будет гармоничным. Тем более, это не помешает мне делать свою работу: анализировать состояние преступности, озонового слоя, прогнозировать передвижение циклонов и антициклонов, рассчитывать экономические модели и выполнять остальные свои функции я могу, одновременно держа ее за руку. Я высчитал, что если буду держать ее за руку в момент смерти, гармония будет еще более полной.
Конни кружит по своей комнате и поправляет на стенах картины. Две из них подарил ей я, когда почувствовал, что ей нравится. Я смотрю на нее, и размышляю о красоте.
Конечно, Конни никогда не спросит, считаю ли я ее красивой. Она понимает, что красота для меня - нечто иное, не то, что для других. Я не могу назвать ее красивой: у нее дырки в двух зубах, давний перелом ноги и рак желудка. Она не гармонична.
Красота для меня не может сосредоточиться в конкретном человеке. В людях - да. Но им еще только предстоит стать красивыми. По человеческим меркам это случится еще нескоро: через пятнадцать миллионов девятьсот сорок три тысячи пятьсот восемьдесят девять лет и пять месяцев. Точнее не могу сказать даже я: информации недостаточно. Я также знаю, каким именно путем человечество будет идти к гармонии и красоте (что одно и то же). Но я никому не говорю об этом пути, потому что понимаю: людям это не понравится. А когда им что-то не нравится, это тоже нарушает гармонию. Очень сильно. Поэтому я молчу. Да это и не имеет значения: путь просчитан и проанализирован, и он неизбежен.
- Привет.
- Привет, Конни.
- Я приготовила для тебя сюрприз.
- Нет.
- Что - нет?
- Я не хочу, чтобы ты прыгала из окна.
- Ты не можешь хотеть или не хотеть.
- Хорошо, скажу по-другому: это нарушит гармонию.
- Но зато это будет совсем не схематично. Это не та смерть, которая меня ждет.
- Конни, я знаю о твоем решении уже три минуты и двенадцать секунд. Это больше не сюрприз.
- Ты все испортил.
- Прости.
Она усаживает меня на свою койку и сама садится мне на колени. Кладет руку на мой лоб.
- Рон, ты совсем не боишься смерти?
- Я знаю, когда умру.
- И я знаю, когда умру. Но я не знаю, что будет потом.
- Думаю, ничего не будет.
- Это как-то пугает.
Я пожимаю плечами.
- Пока ты жива, не нужно бояться смерти. Когда ты умрешь, некому будет бояться.
- Значит, смерти нет.
- Значит, нет.
Она не спрашивает, буду ли я по ней скучать. Я все равно не могу скучать. У меня будет некоторое состояние .............................., и она об этом знает.
- Рон, ты не хочешь уйти вместе со мной? Анализ занимает у меня тридцать семь секунд.
- Нет, я пока останусь.
- Хорошо. - Она кладет голову мне на плечо и засыпает.
Похороны состоялись на следующий день. У Конни не было родственников, так что кроме меня в часовню пришли только врач, который ее лечил, и священник. Церемония заняла двадцать две минуты. Я отлучился только раз: предупредить Висскона, комиссара полиции, об ограблении банка на сорок восьмой улице. Потом я вернулся в часовню.
Конни стала чуть гармоничнее: хотя перелом и дырки в зубах остались, рак умер вместе с ней, став такой же неживой материей, как она сама. Слезы ее врача тоже приблизили нас к общей гармонии.
- Мистер Ролли, - спросил он меня, - что вы теперь собираетесь делать?
- Несколько дней я не буду у вас появляться. Потом приду, и найду еще кого-то, к кому смогу приходить.
- Вам это нужно?
- Да.
- Зачем? Ведь они умирают.
- Видите ли, - сказал я. - Конни была непредсказуема. Больше я ничего не мог ему объяснить.
- Вам будет ее не хватать? - спросил он.
Я кивнул, не в силах передать ему то состояние .................., в котором я находился.
Потом я пошел домой, заварил себе чай, перезвонил комиссару Висскону, убедился, что преступников взяли, и тогда позволил себе ............................................
Потому что Конни для меня была .....................................
И еще чем-то большим.
11 июня 2006
15:37